Глава 3


НА ПАРОМНОЙ ПЕРЕПРАВЕ

 

   После того что произошло с Яном Богуславичем в райЗО, он перешел работать в дорожный участок, где нам выделили жиль. Это был старый дом восточной постройки с крышей-куполом. Внутри, вместо старого очага, была вделана печка европейского типа. Дом стоял рядом с Катта-арыком (большим каналом) под здоровенными чинарами. В любую жару -- а летом температура доходила до 48 о С в тени -- дома было прохладно. Тут же в канале мы купались и ловили на удочки мелкую рыбешку. За каналом росли, никому не принадлежащие урюковые деревья, на которые мы лазали, собирая за пазуху необычайно сладкие плоды урюка-абрикоса.

 

   Наступил сентябрь 1938 года. Я пошел в школу. Как раз построили новую школу-семилетку. Здание П-образное, одноэтажное. В одном из крыльев жил директор школы со своей семьей. Рядом, за волейбольной площадкой, находилось мусульманское кладбище, на окраине которого, под чинарой, хоронили и русских. Были случаи, когда мы, сидя на уроках, могли видеть как полосатые гиены разрывали свежие мусульманские могилы, в которых покойников хоронят без гробов. А однажды я ушел в камышовые заросли, растущие по берегам протекающего недалеко от школы арыка. Когда возвращался по краю кладбища назад, прямо на меня из кустов выскочили две гиены. Они проскочили мимо, обдав меня зловонием. Ну и натерпелся же я страха...

 

   Перед моим поступлением в школу в район прислали молодых специалистов -- русских учительниц. До сих пор помню свою учительницу -- Варвару Александровну Кузубову, которая учила меня все семь лет. Её подруга Мария, с которой они вместе приехали, вскоре трагически погибла. Произошло то так. Рядом в кишлаке Башкала, расположилась небольшая кавалерийская часть. Молодые военные ребята тут же познакомились с нашими учительницами. Один из младших командиров решил покатать Марию Ивановну. На полном скаку она не удержалась и упала с лошади. С переломом шейных позвонков её привезли в больницу, где она, не приходя в сознание, скончалась. Хоронили её рядом со школой на том самом кладбище, под чинарой.

 

   Знали бы Рязанские, Воронежские или Вологодские родители, где лежат их дети. Это сейчас горячие головы из бывших союзных республик, зачастую целенаправленно натравливаемые, в угаре от "возросшего самосознания нации", кричат на "русскоязычных": "Уезжай на своя Россия!" А когда вынужденные переселенцы и беженцы вернулись на свою этническую родину, то и здесь они услышали не лучше: "Ишь, понаехали! Уехали туда и жили бы там!"

 

   Да, многие россияне в свое время (не всегда по своей воле) "уехали туда". Ехали строить города и заводы, электростанции и рудники. Прокладывали каналы и дороги. Боролись за хлопковую независимость страны, лечили людей и учили детей. Ехали и делали большие дела. И умирали...

 

   Правобережные кишлаки и колхозы в верховьях Кафирниганской долины -- местность Тартки-- были практически отрезаны от остального района. Через Кафирниган в межень перебирались вброд, а когда уровень воды в реке поднимался, переплывали на гупсарах -- бычьих или бараньих надутых шкурах, связанных в плот.

 

   Ко времени поступления Яна Богуславича в доручасток, из Сталинабада по Кафирнигану вместе с плотниками был сплавлен лес, и в Тартках начали строить паром. Ответственным за паромную переправу и паромщиком назначили отчима. Из-за этого в первом классе я проучился всего одну четверть. Всей семьей мы переехали на переправу, расположенную километрах в десяти от райцентра, недалеко от колхоза им. Сталина.

 

   Сейчас та, немного выше бывшей паромной переправы, реку Кафирниган перегородила плотина Бешкентской ирригационной системы, по верху которой, проходит добротная дорога.

 

   Жить расположились по ту сторону реки в глинобитном домишке на высоком берегу. Кроме нас рядом никого не было. По ночам слышался вой шакалов, а иногда и волков. Было жутко. Вся надежда была на наших собак.

 

   Паром представлял из себя два больших каюка (лодки), связанных настилом с перилами. Рулевые перья управлялись штурвалом. Поперек реки был натянут стальной трос, по которому на поводке с блоком ходил сам паром. На пароме можно было перевезти автомашину. Приставал паром к мосткам на берегах. Уровень воды часто и резко менялся и эти мостки приходилось все время переставлять.

 

   Наш паром был такой как в кинофильме "Волга-Волга". Только река была не тихой и спокойной, как в картине, а быстрой, горной. Не дай бог круто повернуть рули -- вмиг окажешься на том берегу и сшибешь мостки. В основном перевозили брички и всадников, едущих на базар, по делам или в гости и отары овец, особенно во время осенне-весенних перегонов. Тогда паром работал день и ночь. Пастухи, кроме официальной платы за перевоз, предлагали отчиму "бакшиш" -- барашков.

 

   А какая там была рыбалка! Ловили сомов, усачей и сазанов. Красноперки и пескари шли на наживку. Маринку есть опасались из-за ее внутренней ядовитой черной пленки. В подробностях запомнился случай, когда я впервые в жизни поймал сома. При клеве я удочку дернул так, что мой небольшой сомик взлетел в воздух, сорвался с крючка и упал на прибрежный песок. Я бросился на него и навалился животом, боясь, что он упадет в воду. Отчим сидел с удочкой рядом и до слез смеялся...

 

   До сих пор, через десятилетия, помню, как мама поймала себя на крючок. Под вечер она пошла поставить подпуск-перемет. Насадила на крючки наживку, прикрепила один конец подпуска к вбитому на берегу колышку, на другой привязала камень, раскрутила этот груз и кинула его поперек реки. Последовал резкий рывок за голову. Она неправильно выбрала позицию, и крючок впился ей в кожу головы. Ножа не было. Пришлось камнями отбить леску-поводок и уже дома надрезать кожу и вытащить крючок.

 

   Сохранилось в памяти другое. В один из жарких дней проходящий по дороге молодой узбек выбросил сдохшую у него за пазухой майну -- индийского скворца. Отчим подобрал тушку и в качестве наживки насадил её на кармак -- большой кованый крючок на толстом шнуре. Утром смотрим -- тащит на плече большого сома, у которого хвост волочится по земле. Это был самый крупный сом из всех пойманных нами -- целых девятнадцать килограмм! Рыбы в те годы было много. И в реке, и в старицах, образующихся при весенних разливах. Чем только мы её не ловили. Кроме удочек, подпусков и закидушек применяли накидки и сети. Отчим плел сети сам и научил этому и меня. Помнится как мы изготавливали деревянные челноки-иглы, наматывали на них толстые нитки и, набирая на деревянную спицу узелок за узелком, плели сеть.

 

   У нас в реке на кукане всегда плавало 3-4 сома или усача. Когда приезжало начальство, то всегда просило поджарить рыбки. Да и свежей, завернутой в мокрый камыш или водоросли, они порой увозили с собой.

 

   Однажды, выбирая с отчимом подпуск, мы увидели странную рыбу, похожую на осетра -- нос лопатой, верхний хвостовой плавник похож на крысиный хвостик. Ян Богуславич сразу определил её: "Это скаферингус". Поразительно, откуда он знал это? Потом я прочел, что по-русски это лжелопатонос, и водится он только в Аму-Дарье. Видно оттуда он заплыл к нам. За рыбой охотились и птицы. Скопы летали над старицами и, завидев добычу, камнем падали вниз на воду. Взлетали они уже с рыбой в когтях. Зимородки часами сидели на ветках над водой и, спикировав, с рыбешкой в клюве улетали на новое место. Часто можно было видеть орлов-стервятников, бродящих по песчаным и каменистым отмелям и подбирающих дохлую, выброшенную на отмель рыбу. Наблюдая за этим, я решил поймать одного из них. На близлежащей отмели установил заячий капкан с приманкой -- небольшой рыбёшкой. Два дня приманка была не тронутой. На третий день капкана не оказалось. Валялась дохлая рыбешка, вокруг были видны перья -- орел, попавшись лапой, утащил плохо закрепленный капкан с собой.

 

   Летом ниже переправы раскидывали свои шатры местные цыгане - джуги. Они всегда были голодными. Я был свидетелем, как один молодой цыган поймал сомика, тут же огнивом (кресалом, как мы говорили) добыл огонь, развел костер, поджарил на нём рыбу и без соли съел её.

 

   За время жизни на переправе чего только не пришлось увидеть. Рядом с нашим домишком стоял курятник. Однажды мама услышала, что курица-наседка в курятнике кудахчет как-то необычно. Мама заглянула туда и оторопела: перед курицей в боевой позе, покачиваясь и раздув капюшон, стояла кобра, а курица, голося, медленно приближалась к ней. На зов мамы прибежал отчим с кетменем и зарубил змею. Через несколько дней на дороге мы увидели нашего молодого пса, который с лаем что-то хватал в пыли, подбрасывал вверх и отскакивал в сторону. Пошли выяснить, что же привело собаку в такое неистовство. Оказалось, что она нашла обрубок хвоста убитой змеи. Долго еще пес не мог успокоиться.

 

   Собак у нас было две. Этот глупый молодой Шарик и Коктай - матёрый волкодав, среднеазиатская овчарка, с отрубленными ушами и хвостом. Смешно было наблюдать, когда при проезде всадников Коктай бросался в погоню, догнав, хватал лошадь за хвост и иногда осаждал её. Но делал это с умом: чтобы не получить копытом по зубам, он всегда тянул хвост в сторону. А Шарик в этот момент старался схватить Коктая за его лохматые штаны. Получалось как в сказке -- бабка за дедку. Когда Коктай отпускал лошадь, то устремлялся за Шариком и задавал ему хорошую трёпку.

 

   Дикий случай произошел с нашей козой. Коза Машка была молочная. Мама, подоив её по утрам, привязывала Машку под обрывом, где росла трава. Однажды днем она попросила меня посмотреть за козой. Я сходил, проверил -- все было нормально: коза спокойно щипала траву и обдирала ветки кустов. На лошадях проехали несколько колхозников-узбеков с собаками. Спустя некоторое время я издали взглянул на козу -- её не было. Мы с мамой пошли искать Машку. Когда подошли к тому месту, где она была привязана, то увидели ... рожки да ножки. Собаки уже доедали нашу козочку. Подходить к ним было опасно. Псы в кишлаке были дикие.

 

   Позже от собак чуть не пострадала и мама. За молоком она ходила в соседний кишлак. Купив бидончик молока, она возвращалась домой и тут на неё набросилась свора собак. Мама с криком пустилась наутёк. Спасло её то, что она запнулась и уронила бидон с молоком. Собаки кинулись к разлившемуся молоку, устроив драку между собой. Мама, воспользовавшимся этим, убежала.

 

   В округе жили узбеки племени дурмен и кунграт. Эти племена, монгольские по происхождению, были отюречены к XVI веку в степях Дашти-Кипчака. Мать и старшая жена Чингис-хана были кунгратками. Дурмены занимали почётное положение при дворе правителя. В наше время кунгратки выглядели довольно экзотично. У них были высокие головные уборы (мы смеялись, говоря, что они надевают на голову ведра), яркие широкие платья и мониста на груди: из серебрянных монет, красных кораллов, бисера и ладанок. Состоятельные мужчины носили сыромятные сапоги на высоких каблуках. Когда ели за дастарханом на полу, поджав ноги под себя, то старались жирные руки вытирать о голенища. Со временем эти места лоснились и начинали блестеть, что было признаком зажиточности. Позже мне пришлось наблюдать и другие принятые тогда обычаи. Некоторые мужчины, чтобы показать свою благовоспитанность в торжественных случаях ходили особой походкой -- поступью жирного гуся. Большой живот до сих пор считается признаком солидности и достатка, он якобы придает большой авторитет.

 

   В глухих кишлаках в те годы многие из местного населения, особенно женщины, впервые видели русских. Дети, завидев нас, издали кричали: "Урус, кутынга папирус!", что в переводе означало: "Русский, в задницу тебе папиросу!" Наслышались. Но до насилия никогда не доходило.

 

   В предвоенные годы у населения охотничьих ружей почти не было. Только охотники-мергены пользовались кара-мультуками -- старинными ружьями на сошках, заряжаемыми со ствола. Основным оружием были ножи, которые носили в чехлах у пояса, да двухметровые палки. Палки эти делали из особо твердых пород кустарника юлгуна. Они были тяжелыми, крепкими и красно-коричневого цвета. Со временем палки от рук полировались до блеска.

 

   Во время борьбы с басмачеством добровольцы, воюющие на стороне Советов, назывались "краснопалочники". Скорее всего это название произошло не от принадлежности к "красным", а от цвета их палок. С началом Отечественной войны открыто носить ножи запретили, считая их холодным оружием. Разрешили их иметь только пастухам. Чего только не висело у пастуха на поясе: нож в чехле, огниво с кремнем для добывания огня, гильза от патрона с трутом, какие-то щипчики, медвежьи когти и другое...

 

   Выше нашего парома на реке был большой остров, покрытый тугайной растительностью, в которой водились много дичи. Время от времени, особенно когда выпадал первый снег, местные колхозники на лошадях с собаками перебирались вброд на остров и устраивали гон -- охоту на фазанов, зайцев и лис.

 

   Как-то мы на каменистом островке выше парома заметили что-то постороннее. Подойдя ближе, увидели убитого кабана, выброшенного водой на остров. Оказалось, что охотники с помощью собак палками забили кабана и из-за ненадобности -- свинина -- скинули тушу в реку. Через пару часов высоко в небе над островком, где лежал кабан, одна за другой закружились большие птицы. Это были грифы-падальщики. И как только к кабану спустился один, тут же оказалась вся стая. К вечеру от кабана почти ничего не осталось.

 

   А как не вспомнить грустный случай с ослом -- ишаком. Старых, отработавших ишаков, колхозники не уничтожали, а загоняли на голый остров на реке. Простояв там без еды, обессилевший ветеран входил в воду и тонул. Однажды нам пришлось увидеть это бескровное убийство. С какой тоской осел смотрел на покрытые зеленью берега. Он весь дрожал, но в воду войти боялся. С обеих сторон острова в широких протоках струилась вода. Мы не смогли перебраться на остров. На другое утро остров был пуст.

 

   Интересная история приключилась с этими ишаками на юге Таджикистана в хрущевские времена. Когда обложили налогами личный скот колхозников, ишаков просто стали выгонять со двора. Появились стада этих бродячих, никому ненужных трудяг. Они начали травить посевы и бахчи. Кто-то проявил инициативу и в пограничных районах ослов собрали и перегнали на ту сторону реки Пяндж, в Афганистан. То-то рады были афганцы неожиданно свалившемуся счастью -- дармовому транспорту.

 

   Прошел год нашей жизни на пароме. Приближалась осень. Мы с мамой поехали в район решать вопрос о моей дальнейшей учебе. Пришли в школу. Мои одноклассники идут во второй класс, меня же, как почти неучившегося, вновь зачисляют в первый. Я закатил истерику, крича, что снова в первый класс я ни за что не пойду. Тогда директор школы, посоветовавшись с учителями, решил принять меня во второй класс условно -- если я в течение месяца не буду сильно отставать от одноклассников, то меня оставят там уже на законном основании, проведут приказом.

 

   Доверие учителей я оправдал, а начиная с третьего класса, стал получать похвальные грамоты и за хорошую учебу премироваться книгами. Но в первые дни учебы без забавных случаев не обошлось. Варвара Александровна сказала, чтобы я в тетрадях сделал поля. И объяснила: красным карандашом на тетрадных страницах проведешь вертикальные линии. Не посмотрев у товарищей, я решил провести поля самостоятельно. Взял красный карандаш и по линейке в тетради провел на каждой странице по несколько вертикальных линий. Подумав, через одну полосу навел еще и штриховку. Получилась красно-белая зебра. Довольный собой, показал тетрадь Варваре Александровне. Та посмотрела и заулыбалась -- смеяться было не педагогично: "Что же ты натворил?!" С тех пор, если я что-то не совсем понимаю, то стараюсь досконально все выяснить, даже если это выглядит занудством.

 

   В коридоре школы в специальной нише стояла деревянная вешалка для одежды, которая за лето рассохлась. Играя с одноклассниками, я толкнул вешалку, она упала и развалилась. При падении крючком двинула и меня по голове -- до сих пор заметен шрам. За мой недостойный поступок директор приказал привести родителей. Впоследствие, они обычно получали благодарственные письма или лестные отзывы на родительских собраниях по поводу моего поведения и учебы. Учился я хорошо, забот родителям не создавал. С этой поры помню стихотворение:

 

   Горизонт зарей окрашен,

   Тучи движутся вдали.

   Стерегут эскадры наши

   Берега родной земли...

 

   На эту тему рисовал море с солнцем, заходящим за тучи на горизонте. По морю в разных ракурсах плыли линкоры в окружении мелких сторожевых судов. Очень нравилось выученное тогда и любимое мною всю жизнь стихотворение С.Никитина "Утро".

 

   В это же время меня приняли в пионеры. Почему-то запомнился только металлический значок-зажим, которым застегивался красный галстук. На нем был изображен костер с языками пламени.

 

   В учебное время мы с мамой и маленьким братом жили в районе, все там же -- на Катта-арыке. Из этого периода запомнились военные, которые лагерем расположились около нас. Они выполняли какой-то бросок на маневрах и на несколько дней задержались в нашем районе. Это была небольшая бронетанковая часть. Танков мы не видели, но несколько броневиков и три палатки стояли под чинарами за наши огородом. Красноармейцы носили черные комбинезоны и мягкие танковые шлемы, через плечо висели планшетки. Запомнился своеобразный, присущий военным запах кожи, бензина и их веселый и доброжелательный тон в обращении с нами, мальчишками. Когда они уехали мы долго возились в мусоре, оставленном на месте лагеря. Находили звездочки, пустые винтовочные гильзы и консервные банки. В маленькие банки мы потом собирали червей для рыбалки, а из больших делали фонари.

 

   По выходным дням мама с моим братом часто ездила к отчиму на переправу. Через некоторое время нам дали жилье поближе к доручастку, рядом с районной больницей. Здесь уже были русские соседи, с которыми у родителей завязалась дружба, длившаяся в течение всего времени проживания в Микоянабаде.

 

   Около нашего домишки был мазар (могила), обнесенная дувалом. Считалось, что там похоронен какой-то знатный мусульманин. На могиле торчала длинная палка с привязанной на ней белой тряпочкой. Когда мы играли с ребятами, то часто прятались за стенами этого мазара. Местным это не нравилось. Несколько облагороженный, мазар сохранился до сего времени.

 

   Немного позже мы получили квартиру во дворе самого доручастка. Она была более благоустроенной и имела две комнаты. Вот там я столкнулся с электричеством во второй раз (первый - проглоченная лампочка от фонарика).

 

   В центре нашего поселка у базара еще до войны была построена небольшая дизельная электростанция. Но электрическую сеть не провели. Электростанцию забросили. Года через два после начала войны к нам в район приехал инженер-электрик Зацепин, который занялся доведением этого дела до конца. Восстановили оборудование электростанции, проложили линии до некоторых объектов: больницы, кинотеатра, райкома партии, райисполкома, почты и других организаций. Каким-то образом Ян Богуславич познакомился с инженером, и он нам по-дружески провел в квартиру электрическое освещение -- подключил одну лампочку. Благо, что линия проходила рядом. Инженер все смонтировал, но перед вводом в дом в одном из проводов оставил разрыв. Когда он ушел я полюбопытствовал, как он все это сделал. Обнаружив этот "недостаток" и сообразив, что цепь прервана, я скрутил провода вместе. Когда инженер пришел вновь, то тут же все понял. Я признался в содеянном. Меня он не ругал, а объяснил, что вместо отсутствующего заводского предохранителя, соединить провода надо было тонкой проволочкой. Растолковал и для чего устанавливается плавный предохранитель. Так что обучаться своей профессии я начал в одиннадцать лет.

 

   После того как электростанция заработала, у нас, ребят, появилась новая забава. Достав где-нибудь старую телогрейку, мы затыкали низко выведенную из здания выхлопную трубу дизеля. Он медленно глох и район погружался в темноту. Дизелист выскакивал и палкой разгонял нас. Эти "шутки" продолжались до тех пор, пока не вывели трубу на верх здания.

 

   На лето мы все уезжали к Яну Богуславичу. Паромная жизнь текла своим чередом: перевоз, ремонт парома, рыбалка, огород. В один из дней у нас чуть не утонул братишка Алик. Мама с ним спустилась под кручу к реке полоскать белье. Посадила его играть подальше от берега, наказав не подходить к воде, и стала с большого камня, лежащего немного ниже промывать белье в струящейся воде. Вдруг она услышала подозрительный всплеск. Обернулась -- Алика не было. Приготовилась прыгать в воду, но тут прямо перед ней, у самого камня, в этом бурлящем потоке появилась ручонка. Она мигом схватила её и выдернула ребенка из воды. Все произошло так быстро, что он даже не успел нахлебаться. Опомнившись, произнес: "Как я бухнулся!" А мама потом долго отходила от потрясения.

 

   Шел уже 1940 год. Жить нам стало полегче. Появились "лишние" деньги. Мы с мамой поехали в Сталинабад повидать дядю Павлика, который к этому времени успел перебраться туда из Шаартуза, купить кое-что из вещей. Поездка запомнилась тем, что перевал перед Кокташе мы проезжали в темноте и внизу, там где был Сталинабад, мерцало много огоньков. В это время уже работала Верхне-Варзобская ГЭС.

 

   В 80-х годах с перевала Фахрабад видно было сплошное море огней уже по всей Гиссарской долине.

 

   Остановились мы в Сталинабаде у знакомых плотников, которые у нас строили паром. Жили они на том месте, где сейчас напротив бывшего Министерства внутренних дел стоит неудачный памятник "Победа", прозванный "ослиные уши". Это были домишки хлопкозаводского поселка, остатки которого можно увидеть и сегодня. По ночам нас так ели клопы, что мы с мамой вставали и шли купаться в протекающий рядом арык. Ходили к дяде Павлику в гости. Их квартира находилась в доме на выезде из города, по дороге на Орджоникидзеабад. В конце 70-х годов в этом квартале в здании экономического факультета университета училась наша дочь Лена. Погостив недельку и, сделав необходимые покупки -- помню купленный мне шикарный выходной костюмчик -- мы вернулись домой.

 

   Мне шел десятый год. Мама иногда стала оставлять меня не надолго на попечение соседей, а сама с Аликом уезжала к отчиму на паром. Однажды, когда прошло дня два после её отъезда, пришел начальник доручастка и сообщил, что паром сорвало, мама вернуться не сможет и мне надо самому добираться к родителям: "Поедешь со знакомым сопровождающим" ...

 

   На бричке мы приехали к переправе -- парома не было. Его, километрах в пяти ниже, тянули против течения, как бурлаки, рабочие доручастка. В помощь впрягали и лошадей. Пришлось переночевать в палатке у пастухов, также ожидавших восстановления переправы. Вот тогда я увидел, как пастухи готовят себе хлеб. На ровном сухом глинистом пятачке они развели костер из овечьего помета. Замесили тесто, сгребли в сторону золу и на получившийся горячий под вывалили его. Сверху засыпали горячей золой. Через некоторое время убрали золу, под ней лежала румяная, аппетитно пахнувшая лепешка. Палкой пастух обстучал её, обмахнул полой халата -- хлеб готов. Лепешка была такая вкусная -- об антисанитарии никто и не думал.

 

   Прошли сутки. Паром все еще не подтянули до места переправы. Мой сопровождающий и несколько жителей с того берега решили перебираться через реку вплавь. Крикнув маме, стоявшей на том высоком берегу, и получив её согласие на мою доставку, спустились по реке немного ниже. Там она была не так широка и более спокойна. Связали в узлы вещи и одежду, закрепили их на седлах и начали переправу. Мне для безопасности на пояс привязали в качестве поплавков две кубышки -- пустые тыквы. Все схватились за лошадей -- кто за седла, а кто за хвосты. Хотя я и умел плавать, все же мой сопровождающий, на всякий случай, меня подстраховывал и успокаивал. Спустя несколько минут мы благополучно достигли противоположного крутого берега. Поднялись по тропке наверх, выжали подмоченную одежду и через полчаса мама с радостью уже встречала меня.

 

   А отчим после восстановления переправы долго рассказывал как он, когда трос порвался и паром поплыл по течению, лихо управлял им и напевал: "Капитан, капитан, улыбнитесь!" Проплыв несколько километров, паром ткнулся в пологий берег и остановился.

 

   После этого случая Яну Богуславичу дали помощника-сменщика. Работать стало полегче, он стал чаще приезжать в район к семье. Они с мамой начали подумывать об отъезде в Россию.

 

   И никто не знал, что мирной жизни осталось всего лишь несколько месяцев.

 

НАЗАД                      ОГЛАВЛЕНИЕ                      ДАЛЬШЕ