Глава 7


В ТЕХНИКУМЕ. НАЧАЛО

 

   К июню 1946 года родители наскребли немного денег, и мы с мамой стали собираться в путь. Мама напекла лепешек, сварила курицу. Вещи уложили в сундучок, когда-то сработанный плотниками на пароме. Дождались попутной грузовой машины - это был американский "Студебеккер" с боковыми откидными сиденьями в кузове - и покатили в Сталинабад.

 

   Ехали по новой дороге, которую только что проложили по правому берегу Вахша. Она была короче левобережной и выходила прямо к Кызыл-Кале. На участках дороги, лежащих в пойме реки, можно было увидеть перебегающих перед машиной фазанов, зайцев и лис. А на Гараутинском плато попадались джейраны, идущие к реке на водопой. Через несколько лет их там уже не стало: всех побили браконьеры из появившихся после войны винтовок и автоматов.

 

   В Сталинабаде мы остановились у нашего вечного странника, дяди Павлика, который в то время со своей женой жил в районе железнодорожной больницы в небольшом глинобитном домишке с крошечным двориком.

 

   На другой день после приезда мы с мамой отправились в индустриальный техникум сдавать документы. Я подал заявление о приеме на горно-геологическое отделение. Увлекала романтика профессии геолога. В то время я был пятнадцатилетним щупленьким мальчишкой небольшого роста. В приемной комиссии меня тактично отговорили от специальности геолога, предложив в физическом отношении что-нибудь полегче. Я выбрал специальность электрика по передаче и распределению электроэнергии.

 

   В будущем, с горными делами мне все же пришлось столкнуться. После окончания техникума, а затем и института, я в течение пятнадцати лет проработал на горных предприятиях и стройках, иногда находившихся почти на четырехкилометровой высоте над уровнем моря. В горном институте, вместе с основными (электромеханическими) дисциплинами, пришлось сдавать экзамены по геологии, а на работе - соприкасаться с геологическими и маркшейдерскими службами. Работа была не легкая, здоровье, слава Богу, не подвело.

 

   Во время поступления в техникум мне, впервые в жизни, пришлось убедиться в том, что не всегда человек человеку друг и брат, а скорее, как говорили древние, lupus est (волк). В один из вечеров я с трехцветным немецким фонариком, который мне привез с фронта Борис, вышел со двора на улочку поселка, где мы остановились. Ко мне подошли два парня и попросили посмотреть мой фонарик. Ничего не подозревая, я отдал его в руки старшего. Тот посветил им, переключил все три цвета... и отправился с фонариком дальше. Я попытался вернуть свой подарок, но, получив затрещину, ни с чем вернулся домой. Дядя Павлик наставил: "Тут тебе не Микоянабад. Ушами не хлопай!"

 

   После сдачи вступительных экзаменов мне выделили общежитие, мама уехала домой. Началась самостоятельная жизнь. С тех пор до сего времени все приходиться добиваться своими силами без чьей-либо помощи и протекций, ни на кого не надеясь, получая блага только за свой труд.

 

   Мои одноклассницы поступили в этот же техникум: Лина - на горно-геологическое отделение, а Валя - на текстильное.

 

   Техникум располагался в двухэтажном здании, которое позже - в пятидесятые годы - передали республиканской детской технической станции. Сейчас недалеко от здания нашего бывшего техникума возвышается башня республиканского телецентра. В те послевоенные годы индустриальный техникум был единственным в республике учебным заведением, которое готовило технические кадры для нужд промышленности. Он был открыт в 1944 году. Еще не окончилась война, как по всей стране начали возникать новые фабрично-заводские училища (ФЗУ), техникумы и институты, призванные готовить специалистов для восстановления разрушенного войной и выполнения планов новых пятилеток. Тогда правительство, в отличие от теперешних пожарных действий и латания дырок, работало дальновидно, с заделом на будущее. Кроме индустриального техникума в Сталинабаде действовали довоенные сельскохозяйственный институт и гидромелиоративный техникум, в основном обслуживавшие нужды сельского хозяйства. Таджикский политехнический институт образовался позже - в 1956 году.

 

   Наше общежитие находилось в районе "Заготзерно" у железнодорожного товарного двора. До техникума было далеко. Автобусы еще не ходили, на занятия добирались пешком. Нам с девчатами выделили по комнате - бывшие солдатские казармы с остекленными передними стенками и гнилыми качающимися досками на полу, в щели между которыми проваливались пальцы ног и куда вечно закатывались карандаши и ручки. Под полом жила целая колония крыс. По ночам они устраивали драки с писком и беготней по всей комнате, зачастую заскакивая на наши постели. Выдали нам по тонкому матрасику, подушке и одеялу, сшитых из карбоса - редкой хлопчатобумажной ткани местного текстильного комбината - и слегка набитых ватой. Матрас и одеяло были не простеганы, вата в них сбивалась в одно место. Простыни отсутствовали. Кровати были сварены из стальных прутков с натянутыми вдоль полосами, которые часто расходились и мы во время сна отдельными, провалившимися частями тела, касались пола.

 

   Рядом, через стенку, жили наши девчонки, как и мы - человек пятнадцать в комнате. Вначале было все спокойно и терпимо. Но как только по соседству разместились ФЗУшники, жизнь в общежитии превратилась в ад. Начали исчезать вещи, по ночам через стеклянную стенку, осветив фонариком, проверяли нас - спим ли мы. Порой, среди ночи, можно было услышать крики наших соседок: "Ребята, к нам лезут!" С целью обороны мы отломали по поперечине от кроватей, и каждый держал этот стальной пруток у своего изголовья. Похватав свое оружие, мы выскакивали на крик, выручая своих девчат. Вдобавок к этим неприятностям, у нас у всех завелись вши. Мы прожаривали белье утюгом, в десять дней один раз нас возили на "шелкомоталку" в баню, где нашу одежду и постели обрабатывали в "вошебойках" - все было тщетно. Вши исчезли только тогда, когда нас перевели в другое общежитие и когда мы стали питаться получше.

 

   В нашей учебной группе занималось двадцать пять человек. На втором и третьем курсах (прием 1944 и 1945 годов) училось много фронтовиков. Были они и у нас - только что демобилизованные лейтенанты: Александр Деревенченко, Дмитрий Митраков, Петр Рябихин. За время войны они многое из школьных программ подзабыли, поэтому им приходилось помогать. В комнату общежития приносили классную доску, и я со своей свежей памятью объяснял им тот или иной материал. Приходили на эти "занятия" фронтовики и из других групп.

 

   Вместе с этим, с нашими военными происходили и грустные вещи. Как-то, осенью сорок шестого, нас, для назидания, послали послушать судебное разбирательство в военном трибунале республики. Судили учащегося нашего техникума, бывшего фронтовика, обвиненного вместе с двумя другими военнообязанными в групповом бандитизме. Они на подъемах при въезде в город подкарауливали автомашины, сбрасывали с них груз и исчезали вместе с ним. По законам того времени всем участникам группы дали большие сроки заключения в лагерях со строгим режимом. Другой фронтовик из нашей группы, бывший старший лейтенант, Жора Н. тоже попал в неприятную историю. Жора был статным, красивым и весьма любвеобильным парнем. Однажды он с застенчивым видом подошел ко мне и попросил взаймы денег на лекарство. Тогда антибиотики еще не применяли, обходились сульфидином, который и понадобился нашему товарищу, прихватившему венерическую болезнь. Как он возмущался: "Разве я мог подумать, что наградит меня этим подарком дочь Героя Советского Союза, начальника железнодорожной станции города! Когда мы с ней расположились в парке на траве, нас облаяла собака, Чуяло мое сердце, что добром это не кончится!" Мы все ржали, когда он рассказывал, как крадучись, боясь встретится со знакомыми, он посещал вендиспансер, который находился на главной улице в центре города. Жору вылечили, а на втором курсе, вместе с двумя другими учащимися, призвали на работу в органы КГБ. С одним из них, уже майором, я встретился, когда работал в Нуреке. Он обеспечивал безопасность Н. С. Хрущева, которого ожидали на строительстве ГЭС. Позже этот же майор курировал Институт химии АН Таджикской ССР. Встречаясь по делам с моей женой - работницей спецчасти отдела кадров института, - он через неё передавал мне приветы.

 

   Конец 1946 года для нас, кто проживал в общежитии в отрыве от семьи, был очень тяжелым. Стипендия составляла 185 рублей в месяц, а буханка хлеба на базаре стоила 120 рублей. К этому хлебу у нас было особое отношение. Продавался он разрезанным пополам вдоль буханки. Ходили слухи, что эти половинки выносят с хлебозавода женщины, пряча их в своих рейтузах. Такое же брезгливое отношение было и к продаваемому на базаре холодцу - якобы, кто-то обнаружил в нем целый человеческий ноготь.

 

   Студенты институтов и учащиеся техникумов были приравнены к рабочим - по хлебным карточкам получали 400 грамм хлеба в день. Кроме того, раз в месяц на продуктовые карточки выдавали немного крупы, изредка - залежалую колбасу. Временами из дома приходили посылочки со съестным. Но всего этого не хватало, мы вечно были голодными. Пока дойдешь от хлебного магазина до общежития, хлебную пайку потихоньку и съешь. Запьешь из водопровода и терпишь до следующего дня. Выручала нас болтушка из кукурузной муки, воды и соли, которую мы называли мамалыгой. Кукурузная мука на базаре была подешевле.

 

   Промышляли мы и в садах и огородах. Помню, как накопав где-то бурака, мы варили его в ведре и с удовольствием ели. Наш Толик Арефьев в критических случаях выходил из затруднений своеобразной "охотой". Когда все уходили на занятия, оставшись один дежурным в общежитии, он устанавливал ловушку и открывал дверь комнаты на улицу. Ловушка состояла из перевернутого тазика, подпертого палочкой со шнурком. Толик насыпал дорожку из зерна от дверей до тазика и, спрятавшись на кровати с концом шнурка в руках, ждал добычу. Гулявшие во дворе месячные цыплята заходили в открытые двери и, склевывая зерна, оказывались под тазиком. Тут наш охотник, дернув за шнурок, и ловил их. Поймав несколько штук, в маленьком фанерном чемоданчике-бочонке относил их своей сестре, которая работала в аптеке. Та реализовывала цыплят среди своих сотрудниц. Толик получал по 10 - 15 рублей, на лепешку этого хватало. Уже в зрелом возрасте, заходя в 41-ю аптеку за лекарствами, я всегда вспоминал этих цыплят. Именно в этой аптеке в те трудные послевоенные годы работала сестра Толика. Бывая в кинотеатре "Хроника", который соорудили в бывшем нашем хлебном магазине N 69, всегда всплывала в памяти та далекая четырехсотграммовая горбушка, такая вкусная и всегда такая маленькая.

 

   Несмотря на трудности, большинство из нас не унывало: учились, ходили в парк, на озеро, в кино и театры. Но один из наших товарищей не выдержал. Он от родителей, работавших на засекреченном урановом руднике и бывших на спецобеспечении, ежемесячно получал из дома деньги и посылки с добротными продуктами: салом, колбасой и сгущенкой. Это его и разбаловало. Начал шататься по городу, пропускать занятия, а затем, вовсе забросил учебу и уехал домой. Деньги на дорогу мы собирали ему вскладчину всей комнатой.

 

   Из этой поры запомнился случай, который тогда надолго лишил нас аппетита при еде. В одно из воскресений один из наших товарищей собрался проведать своего старшего брата, учившегося в мединституте. Находился институт на отшибе, на краю города. Мы с моим другом Юрой Чекрыжевым никогда в той стороне города не бывали и, кроме того, нам давно хотелось поглядеть на самое солидное учебное заведение республики. Используя случай, мы попросили товарища взять нас с собой. Автобусы туда не ходили и добирались мы до него своим ходом. Осмотрев здание учебного корпуса с мощными колоннами на фасаде, мы пошли в общежитие, где с трудом нашли нашего студента-медика. Жил он в небольшой комнатке на двоих. Когда мы вошли, он сидел на своей кровати с книгой в руках. Рядом, на стареньком диване лежала мумия. Это было учебное пособие: препарированный и высушенный труп мужчины, на котором студенты изучали анатомию. Мы присели на предложенные табуретки, с опаской поглядывая на мумию. Во время беседы студент встал, оторвал от нее кусок какой-то завяленной мышцы и протянул нам: "Нате, закусите!" Мы шарахнулись прочь, Юру чуть не вырвало. Для нас такая шутка была непривычной.

 

   Потом будущий врач стал рассказывать о том, как они работают в анатомичке и с чем сталкиваются на практических занятиях в больницах и клиниках. Он пространно описал занятия в роддоме и в конце подвел черту: "Нет, ребята! После всего увиденного там, жениться я не смогу. Все это слишком не привлекательно".

 

   Еще долго после этого посещения у нас перед глазами стояло необычайное учебное пособие, а я, до сих пор, читая о египетских фараонах, вспоминаю мумию, которая лежала на диване в студенческом общежитии медиков.

 

   К этому времени наш дядя Павлик с семьей уже жил и работал на автобазе в Орджоникидзеабаде, в 20 километрах от Сталинабада. По субботам я "зайцем" ездил к ним на пассажирском поезде из грузовых вагонов, немного подкреплялся, а в воскресенье вечером, закинув тапочки на палке за плечо, пешком возвращался в общежитие. С дядей Павликом жил и его сын Борис, которого устроили на работу и готовились женить. Внезапно он исчез, и увидел я его года через два при весьма странных обстоятельствах. Но об этом позже.

 

   Преподавательский коллектив техникума отличался разнообразием, как по профессиональным, так и чисто по человеческим качествам. Был он интернационален. Нас учили русские, таджики, евреи, корейцы, украинцы и латыши. Но никогда у нас, учащихся, не было какого-либо предвзятого отношения к тому или другому учителю.

 

   В начале учебы директором техникума недолго был Мухитдинов, а завучем Роза Абрамовна. Затем их сменили Закиров Мусахан Закирович - авиационный инженер и Бабаев Борис Рошильдович - железнодорожник. Позже, лет через пятнадцать, с Бабаевым и сыном Закирова мне пришлось встречаться по работе. Большим уважением пользовался у нас математик Космаков Георгий Валерианович, крупный пожилой мужчина с грубоватыми шутками, но добрый по натуре. Своеобразием и старомодностью отличался наш литератор. Фамилию и имени его уже не помню, но прозвище осталось: Акакий Акакиевич. Жил он в нужде, ходил в старой застиранной военной одежде. Однажды он зашел к нам на урок в новой, ладно сидящей на нем, серой шинели. Мы сразу зашептали: "О, у Акакия Акакиевича новая шинель!" Преподаватель довольный, с улыбкой отпарировал: "Мне приятно, что вы запомнили Гоголя". Литератор внушал нам какое-то чувство жалости. Мы пытались помочь ему, но как это сделать не знали. Осуществить свою задумку нам удалось после сдачи экзамена по литературе. Мы подарили нашему учителю дешевенький портсигар, куда положили собранные всей группой 200 рублей. Он поблагодарил нас и, не открывая портсигара, положил его в карман. Как он воспринял внутреннее содержание подарка, мы не узнали, все разошлись на каникулы.

 

   Хорошо и доходчиво преподносил нам сопромат Ли Роман Александрович (Ли Тхя Дюн). С улыбкой вспоминаю его знаменитое: "Сила П тысся килограмм". В 70-е годы Роман Александрович, будучи уже кандидатом технических наук и доцентом, работал проректором по науке в Таджикском политехническом институте, где мне вновь пришлось встретиться с ним. После развала СССР, когда наступили черные дни для людей интеллектуальных профессий, жалко было смотреть на Романа Александровича, который уже в преклонных годах, с больными ногами, вынужден был читать лекции, чтобы хоть как-то прокормить себя и свою жену - бывшую балерину.

 

   Таджикскому языку нас обучал преподаватель Бурханов. Учили мы местный язык через пень-колоду. За все время жизни в республике таджикский я освоил всего лишь на бытовом уровне и то больше понимал, чем говорил. Но в необходимых случаях изъясниться мог. После создания в 1946 году Гимна Таджикской ССР мы на уроке зубрили его слова: "Чу дасти рус..." - "Под руководством русских..." Когда в конце 80-х начались национальные разборки, то оппозиционеры из общества "Ростохез", в качестве одного из аргументов, ссылаясь на эти слова Гимна, стали упрекать Россию и проживающих в Таджикистане русских в колониальных и имперских амбициях. Но при этом оппозиция забыла, что слова этого Гимна сочинил таджикский поэт А. Лахути, эмигрант из Ирана, а музыку написал узбекский композитор С. Юдаков.

 

   Тем временем жизнь в общежитии продолжала ухудшаться. ФЗУшники нас обворовывали чуть ли ни каждый день. Придут к нашим девчатам, шутя наденут на себя какой-нибудь жакет или кофточку и вместе с ними уходят.

 

   У нашего Валентина Васильева, по прозвищу "Конь", был аккордеон и первые советские наручные часы "Кировские". Родители Валентина в тридцатые годы были сосланы в Среднюю Азию как "кулаки", но и здесь они приспособились и жили зажиточно. На ночь часы "Конь" прятал в кармане брюк, свернутых под подушкой, а аккордеон в футляре прижимал кроватью к полу. В одну из ночей мы были разбужены топотом ног по комнате. Те, кто проснулись, стали осматривать свои вещи. У бедного парня Коха, немца-ссыльнопоселенца из Молотовабада, исчез единственный фанерный чемодан. Выйдя на улицу, мы обнаружили его в арыке. Чемодан был раскрыт, рядом валялись книги и мешочек с солью - все Коховское богатство. Возвратясь, мы заглянули под кровать к Васильеву - аккордеон отсутствовал. Растолкали Валентина. Оказалось, что нет и часов. Похитители подложили под ножки кровати, взятые с тумбочки книги, и спокойно вытащили футляр с аккордеоном, а часы вырезали из кармана брюк бритвой. Видно кто-то из них знал, куда и как Валентин прячет свои ценные вещи. На другой день, возвращаясь из техникума через вещевой рынок (он был по пути), я у какого-то парня узнал наш аккордеон, прибежал в общежитие и сообщил об этом Валентину. Мы на рынке вместе с милиционером все обошли и осмотрели, но аккордеона так и не обнаружили.

 

   После этого случая дирекция техникума нам на ночь выставила охрану - деда с учебным автоматом ППШ. Вскоре нас перевели в новое общежитие, комнату на 20 человек в основном корпусе техникума. Жить стало спокойнее.

 

   В конце 1946 года мы начали посещать театр. В республиканском театре оперы и балета показывала оперетту труппа Ленинградского театра музкомедии, эвакуированная в начале войны в Сталинабад. Часть артистов потихоньку вернулась домой, оставшиеся продолжали давать спектакли. Мы с ребятами иногда покупали билеты, чаще проникали в театр "зайцами" или по контрамаркам, доставаемым через знакомых. Слушали "Коломбину" (которую я впоследствии нигде не встречал), "Сильву", "Марицу" и "Веселую вдову". Узнали о композиторах Кальмане, Легаре и Оффенбахе. Это было наше приобщение к музыкальной культуре. Тогда я впервые соприкоснулся с волнующим ожиданием начала театрального действия, когда оркестранты в своей яме настраивают инструменты, проигрывая те или иные пассажи, дирижер занимает место за пультом, медленно гаснет люстра под куполом, взмах палочки дирижера - и зазвучала увертюра оперы или вступление к оперетте или балету. Нравилась атмосфера, царящая в театре, его особый запах, лепка на потолке и колоннах, мягкие, обитые малиновым плюшем кресла и под цвет им - огромный тяжелый занавес на сцене. Впечатляли задники в глубине сцены, на которых плескались умело подсвеченные голубые волны.

 

   После посещения театра мы ходили мурлыкая слова понравившихся арий или повторяли остроты из оперетт. Как мы были разочарованы, когда однажды на улице встретили нашу любимую приму оперетты Старикову. Она без грима оказалась гораздо старше и некрасивее, чем те героини, которых она играла на сцене.

 

   Изредка в театре слушали оперу или смотрели балет. В то время там, наряду с произведениями мировой классики, ставили и национальные вещи: оперу "Тахир и Зухра" А. Ленского, балет "Лейли и Меджнун" С. Баласаняна и другие постановки. Солистками были Т. Фазылова, Х. Мавлянова. Мужские роли исполняли А. Муллокандов, Р. Толмасов и ряд более молодых начинающих артистов. Свои партии они пели как на таджикском, так и на русском языках. Часто можно было услышать: "Я пошееель!" С годами уровень исполнения повысился, местный акцент в произношении стал почти не заметен, да и русских исполнителей прибавилось. Особую известность Таджикскому театру оперы и балета им. Айни (с1971 года - академическому) принесла Народная артистка СССР Малика Сабирова. На балеты с её участием попасть было трудно. После её смерти, в память о ней, ставились концерты, на которые приезжали и выступали известные всей стране артисты балета Е. Максимова и В. Васильев. Умерла Сабирова рано, в 1982 году от неизлечимой болезни. Похоронили её в Лучобе, на холме, возвышающимся над Душанбе.

 

   На сцене нашего оперного театра в 1947 году выступал известный в ту пору исполнитель неаполитанских песен Михаил Александрович. Мы упивались песнями Тости, впервые я услышал песенку Куртиса "Вернись в Сорренто". Многому мы научились у нашего сокурсника, корейца Саши Осенмука. Пока с ним мы не познакомились ближе, за ним держалась кличка Чан Кайши - по имени лидера гоминьдановского режима в Китае. Саша каким-то образом вошел в круг артистов русского драмтеатра им. Маяковского, занимался у них в театральной студии. Во время войны в нашем драмтеатре выступал известный впоследствии артист Московского театра Сатиры Георгий Павлович Менглет. После его отъезда в 1945 году, коллектив Сталинабадского театра им. Маяковского долго, с теплотой отзывался о нем.

 

   Наш Осенмук все вечера пропадал в драмтеатре. Приходя в общежитие, он брал гитару и начинал петь известные русские романсы и другие старинные песни. До сих пор звучит в ушах в его исполнении романсы "Нищая", "Везде и всегда за тобою" и "Жалобно стонет ветер осенний". Сколько мы тогда переслушали этих романсов. От него разучили слова итальянской песни "Скажите девушки подружке вашей..." Пел Саша и ответ этой подружки парню: "Мне не по сердцу такой смешной мечтатель..."

 

   С Сашей нас связала долгая дружба. Когда мой друг в 1989 году приехал из Алма- Аты ко мне в гости, мы вспомнили время своей молодости и он, настроив мою гитару, спел кое-что из своего репертуара. Через год, будучи в Алма-Ате в командировке, я нанес ему ответный визит. Сашина жена Маша, которую я не видел лет двадцать пять, мало изменилась. С трудом достав через Сашиных родственников входные билеты, мы с другом сходили в знаменитые Кунаевские бани, где, несмотря на действовавший в то время Горбачевский "сухой закон", хорошо отметили нашу встречу...

 

   Возвращаясь к послевоенным годам, вспоминаются прекрасные музыкальные фильмы тех лет: "Большой вальс" с красавицей Милицей Кориус, "Паяцы" и "Ты мое счастье", в которых пел известный тенор Джильи, "Серенада солнечной долины" с оркестром Гленна Миллера. Из этих картин мы узнавали о шедеврах музыкальной классики и знаменитых исполнителях. А что нам преподносит кино сегодня? - силу, страх и секс. Чем-то это все обернется?

 

   С тех пор во многих городах мне пришлось послушать и посмотреть различные музыкальные произведения. В Большом театре побывал на операх "Евгений Онегин" и "А зори здесь тихие", в Ленинградском Кировском смотрел балет "Лебединое озеро". В разных театра страны послушал многие известные оперы Верди, Пуччини, Леонковало и Моцарта. Но любимым остался жанр маленькой оперы. Бывая в Москве, обязательно старался сходить в Театр оперетты. Слушал Николая Рубана, Татьяну Шмыгу, Герарда Васильева, Светлану Варгузову и Юрия Веденеева. В театрах со мной случались и забавные истории. В 1979 году, приехав на стажировку в Москву, я решил сходить в концертный зал "Россия", где исполняли "Реквием" Моцарта. Дирижировала Вероника Дударова. В антракте ко мне подошла женщина средних лет и, поинтересовавшись, не композитор ли я, спросила мое мнение об исполнении. Пришлось разочаровать её. Не знаю, на каком основании она приняла меня за композитора - может с кем-то спутала?

 

   В другой раз, на спектакле в Кремлевском Дворце Съездов в антракте, заговорившись, со своей знакомой по ковровой дорожке стали спускаться куда-то вниз. Мы с ней так увлеклись разговором, что не обратили внимания на удивленные взгляды встречных дам. Только внизу я понял, что мы находимся в прихожей женского туалета. Я отпустил свою спутницу и поспешил наверх. Долго мы потом смеялись над нашей оплошностью. Но музыка Верди из "Трубадура", его "Miserere" в исполнении хора за сценой быстро заставили нас забыть происшедшее.

 

   В первые послевоенные годы в кино и на радио звучало много хороших и содержательных, с красивыми мелодиями, популярных песен. Из них почему-то больше всего запомнились грузинская песня "Реро", прославляющая Сталина и азербайджанская "Зулейка ханум" в исполнении Рашида Бейбутова. Я тогда ходил по общежитию и без конца пел об этой Зулейке.

 

   В кинотеатрах появились иностранные трофейные фильмы. Впервые мы увидели цветной кинофильм "Девушка моей мечты", в которой играла знаменитая немецкая кинозвезда Марика Росс. Все мы были потрясены, когда полураздетая героиня плескалась в бочке с водой. В наших картинах такого еще не допускалось. Привлекали нас в фильме легко запоминающаяся мелодия песенки (слов мы не понимали) и красивые ритмические танцы, исполняемые такими очаровательными артистами. Картина шла только в главном кинотеатре города - в к/т им. Горького. Билеты достать было трудно, но, несмотря на это наш товарищ (тот, который потом бросил техникум) умудрился сходить на этот фильм двенадцать раз.

 

   С наступлением 1947 года у нас в общежитии началось поголовное увлечение игрой на гитаре. Вначале мы, глядя на Осенмука и разучив 4-5 аккордов, пытались подражать ему, однако серьезно стали музицировать, когда в техникуме на строительном отделении появился Володя Маильянц, который еще на фронте руководил небольшим музыкальным ансамблем. У него была ранена левая рука, но это не мешало ему играть на гитаре и виртуозно - на мандолине. Как он негромким голосом, с чувством пел песню "Киев, любимый город мой...", аккомпанируя себе на этих инструментах! Володя организовал у нас музыкальный коллектив, научил нас азам игры на гитаре и мандолине. Мы стали выступать с концертами, сначала у себя в техникуме, а затем и в других местах.

 

   Запомнилось выступление в военном госпитале, в котором еще лечились раненые фронтовики. Слушатели - кто сидел на стульях, а кто и лежал на носилках у сцены. До сих пор помнится запах йода, карболки и еще чего-то специфически больничного. Больше всех у раненых аплодисменты заслужила наша Наташка, которая своим звонким и красивым голосом исполняла песню "На катке".

 

   Госпиталь располагался в бывшей школе у железнодорожного вокзала. В восьмидесятых в этом здании разместился стройфак политехнического института. Зайдя туда по делу, я вспомнил как сорок лет назад, вот здесь, среди белых и серых халатов мы аккомпанировали нашей солистке Наташке и по всему залу раздавалось её задорное: "Догоню, догоню..."

 

   Из событий 1947 года в памяти остались два значительных мероприятия, в которых мне пришлось участвовать.

 

   Первое - это обмен денег в масштабе 10:1, что было вызвано необходимостью сокращения излишков денег в обращении и повышении покупательной способности рубля после войны. Нам лично обменивать было нечего. Но дирекция техникума попросила меня и еще одного учащегося занять очередь в Госбанке. Простояли мы в ней что-то около суток и когда подошли к окошку обмена, появилась наша техникумовская кассирша с чемоданом денег. Обменяв их, мы все вместе принесли новые деньги в техникум. Скорее всего, вместе с государственными мы обменяли и личные деньги сотрудников. За проведенную операцию дирекция премировала каждого из нас отрезом синей бумазейной ткани, из которой мама мне сшила костюм.

 

   Второе событие - общественное. В 1947 году исполнялось 800 лет со дня образования столицы государства, города Москвы. В Сталинабаде эту дату решили отметить сооружением новой площади. Выбрали пустырь перед театром оперы и балета и методом народной стройки за несколько дней привели этот заброшенный участок в центре города в порядок. На благоустройстве площади трудился весь город. В земляных работах задействовали и нас. Работалось весело. На фронтоне театра висел огромный кумачовый плакат. Коллективы предприятий прибывали с песнями и музыкой: русские с гармошкой, таджики с дойрой (бубном). С фасадных балконов театра раздавались призывные звуки карнаев - длинных, с раструбами на конце, духовых национальных инструментов. Звуки музыки и песни сливались с рокотом моторов бульдозера и экскаватора, рывших котлован под фонтан. Через несколько месяцев фонтан облицевали гранитом, вокруг разбили сквер, установили скульптуры. В день открытия площади Имени 800-летия Москвы струи фонтана высоко взмыли вверх. Сейчас это одна из красивейших площадей г. Душанбе.

 

   После войны в городе было много пустырей и недостроенных зданий. Там где сейчас президентский дворец (бывшее здание ЦК КП Таджикистана), стояли в ряд "американки" - вино-водочные ларьки-палатки голубого цвета. Будущий кинотеатр "Ватан" стоял недостроенным: среди поросших бурьяном куч строительного мусора возвышались кирпичные стены. За оперным театром находилась не мощеная, так называемая, Красная площадь. Там проводили праздничные демонстрации и другие массовые городские мероприятия. Помню показательные выступления военных кавалерийского полка, базировавшегося в риссовхозе. Кавалеристы демонстрировали джигитовку и рубку лозы. Особенно нам нравились конники, которые стоя на седле, на всем скаку, лихо, с оттяжкой, срубали вертикально стоящие слева и справа от них зеленые ветки.

 

   Через дорогу от этой площади рядом с базаром был небольшой пустырь, который облюбовали фронтовики-инвалиды. На костылях, многие без обеих ног, передвигаясь на площадках с колесами из шарикоподшипников, собравшись компаниями, целыми днями пили бражку, играли в карты, пели песни, матерились и дрались. В ход шло все: костыли, палки, камни и бидончики с брагой. Днем на виду у всех крутили любовь с пьяными женщинами, после чего, забыв одеться, тут же засыпали. Так продолжалось до тех пор, пока для всех этих бездомных не построили инвалидные дома и пансионаты.

 

   На вещевом рынке, который находился там, где сейчас находятся авиакассы, чего только не продавали. Было много иностранных (в основном немецких) носильных вещей, ковров, аккордеонов, часов и всевозможных зажигалок и ножей, блестящих, с красивыми наборными ручками. Как-то, получив очередную стипендию, я решил осуществить свою давнишнюю мечту - приобрести наручные часы. На рынке по дешевке я купил красивые на вид часы "Омега" с римскими цифрами на белом эмалевом циферблате. Часы четко тикали, стрелки показывали текущее время. Каково же было мое удивление, когда придя в общежитие, я обнаружил, что на часах то же время, которое было при покупке. Вернулся на рынок, но продавца часов уже не нашел. Обратился к часовому мастеру. Тот вскрыл их и, ухмыльнувшись, посоветовал: "Выбрось свои часы на помойку. В них недостает нескольких шестеренок". Только года через два, наконец, у меня появились часы. Это были известные в то время "цилиндры", у которых вместо рубиновых камней подшипниками служили металлические втулки. Часы исправно ходили год, от силы - два.

 

   На подходах к рынку сидели шулера, зазывая со своими напарниками легковерных поиграть в три карты, наперстки или петельки из шнурков. Время от времени можно было услышать вопли и проклятья вдрызг проигравшихся любителей легкой наживы.

 

   Однажды всех поразил какой-то иностранец, который ехал по рынку на шикарной пролетке, в которую была запряжена вороная лошадь с аккуратно подстриженной гривой и челкой и забинтованными выше копыт ногами. Хозяин был одет во фрак, на голове шляпа-цилиндр. Сидел он с ровной спиной, высоко поднятой головой и в вытянутых вперед руках в белых перчатках держал вожжи. Белые оглобли пролетки были обернуты красными ленточками. Вначале мы подумали, что это персонаж из оперетты. Только через несколько дней мы узнали о турне по Средней Азии какого-то богатого графа или барона из Венгрии.

 

   С нашим рынком связана и моя последняя встреча с двоюродным братом Борисом. Столкнулся я с ним случайно. Он был в компании с каким-то полураздетым парнем, лежащим на земле и проклинающим все и вся. Оба были пьяные. Борис еле узнал меня, а узнав, заплакал. Из его невнятного рассказа я понял, что он бродяжничает. Увидев милиционера, брат завернул за ларек. Я, в отчаянии, побежал к дяде Павлику, который в то время опять вернулся в Сталинабад. На мой призыв пойти и найти Бориса он никак не прореагировал. Больше мы о Борисе никогда и ничего не слышали.

 

   Через некоторое время дядя Павлик заболел и в 1948 году умер. Контакты с его женой у меня прервались. Уже работая в Такобе, до меня дошли слухи, что её видели в Сталинабаде на русском кладбище, просящей милостыню.

 

НАЗАД                      ОГЛАВЛЕНИЕ                  ДАЛЬШЕ